ГЕНИЙ ЧИТАЕТ, СМОТРЕТЬ ВСЕМ!!!!!

Плотская Цитадель
Чрез витражи воззрел я элегичный вечер,
Не чуявши шагов во Цитадели Плотской,
Ведь ступ её - не мой, сейчас попутный ветер
Несёт её вне моего стремления.

Я в юдоли цветов встречаю эту полночь,
Сложивши на алтарь быт вне её колон.
И в мертвенном лугу, лелея Розы Дочерь,
Я бесконечным кладбищем пленен.

Я в храм былых баллад являюсь каждый вечер,
Они питают призрачную даль,
Несут меня на хороводе песен,
Чрез сладкую, как лепестки, печаль.

Лорд Благочестие
Безвременный доспех, безвременно обязан,
Свободен и пленен, извечной клятвой связан.
Ах, эля мне, не вытерплю я боле!
Колеет кожа вновь, и шрамы - склепы боли.

И Леди сызнова дарует руку тем,
Кто под созвездием без тягот жалких клейм,
Не рожденных во холоде;
Без тяжбы и агонии...
С расчётом от Аида, на черченом пути,
Без соли сострадания и в сердце без стрелы!

Урод
«Наотмашь бей грабовой дисциплиной!
Что выдержит фасция – вытерпит разум»
Дождём не проникнутым – пеленою обильной,
Из лета в лета, раз последний за разом.

Кожа боле деревенеет,
Чешуя – есть уродства убранство.
Ненавистно зашитый, глаз вновь белеет.
«Умалишённо, без постоянства!»

Восклицанию серы знаки,
Истеричности – маргинальны!
С хряском визжат беззащитно палки,
Сломясь о шипы, что были сакральны.

Перепончатой шуйцей разрезав
Воздух мерзкий, и, слившись с ненастьем,
Стелет тень и из черной пасти
Пламя льет с упоением резвым.

Для урода увечья – забава.
Разрушения – высокопарны.
Чтобы сделать сызнова слабым –
Пусть урод пролетает с парой…

***ье
Орхидея молочная под дождём лирическим,
Дар тропы скитаний и милый образ одический,
Аромат лавровый, дух всея анимический,
Цитадель Божества пьёт туман аскетический,
Миллиарды поэм выражает мимически,
Мир кубизма, углов проявляет сферически,
Ароматом своим пустынь полнит арктических,
Как выносит двухсот дум моих кретинических...

Баллада о Забытом
Мыслей разлет отрезан комнатной шириной -
Безвыходной, безвоздушной, бесплодной и неживой.
Он устремляется выше, но средь романтизма пут
Не станет никем услышан, ни с кем и ни в ком тонуть.
Изрезанный кожух неба я вновь пронзаю собой,
Пронесши себя во взгляде, не двинув его покой.
Я персики тёплого света срезаю вопросами лет:
Что были, что будут неясны, которые есть и нет.
"Банальность носивши в слове, я был судьею любим,
Но истине давши волю - стал боле неощутим...
Почём продаётся мысль, когда консерватор - кумир...
Была ли? Имела ли смысл? Имела ли ране мир?
Медаль обращается... Догму! Хранит тёмный аверс её.
Сверкая в тени, подолгу сменяет другим одно...
И лишь декорации страха рождают устои в веках,
Когда примат обожженный с заточенным стержнем в руках
Страшится продвинуться дальше, живительно пламенеть,
Но выбирает в фальши, коптивши, как ветошь, сгореть,
В уверенности посмешищ, каким вам являюсь я.
Пугавшись хлопков от стрельбищ, меня застрелить нельзя...
Вам страшно от думы едкой? - Страшитесь меня не зря,
Сказав о делах "злободневных", застрелите лишь себя..."